Рисунок на снегу: Надя Рушева (начало)
Из старой тетради
Художники часто уходят из жизни, не узнав славы. К Наде Рушевой известность постучалась рано. О ней писали статьи, ее снимали кинооператоры, выставки Надиных работ демонстрировались в Москве, Ленинграде, Варшаве... Тысячи людей запомнили мягкую, немного печальную улыбку подростка, открывающего для себя мир, глубокие, чуть раскосые восточные глаза...
А Надя до пятнадцати лет играла в куклы. В семнадцать ее не стало.
Одна из лучших статей о ней — журналистки Лидии Графовой — называется «Загадка Нади Рушевой». Та же мысль есть и в других публикациях.
Большой талант всегда удивляет. Его загадку невозможно разгадать до конца. Но можно понять корни. Мне кажется, в Кызыле я отчасти понял «тайну» искусства Нади Рушевой.
Я ходил по республиканскому музею — деревянному зданию, снаружи украшенному затейливой резьбой и похожему на корону: она венчает все еще тихие улицы города. В короне не поддельные, а натуральные сокровища: музей уникален. В одном из залов экспонировалась небольшая выставка рисунков Нади Рушевой. Оригиналов было несколько, в основном — копии. Но не зря у этих работ толпились люди. Казалось, Надины рисунки на редкость «к месту». Они выглядели равноправно не только рядом с шедеврами знаменитых тувинских камнерезов: та же стремительность, наивность и мудрость линий. Они были чем-то сродни горам окрест — юным и древним; Енисею, который зовут здесь Улуг-Хемом и который у Кызыла сливается из двух рек — Бий-Хема и Каа-Хема.
В Туве часто думаешь о началах начал. О том же заставляют размышлять и рисунки «девочки по имени Жизнь» (так назвала Надю критик Н. Железнова).
Признаюсь: я долго сомневался. Казалось, в сопоставлении «Тува и Надя Рушева» больше поэтической метафоры, чем точности, что меня привлекло внешнее: я знал, что мама Нади Наталья Дойдаловна Ажикмаа была одной из первых тувинских танцовщиц, отец — художник Николай Константинович Рушев — много сделал для развития культуры в республике, что в 1978 году Наде присуждена посмертно премия комсомола Тувы.
Всегда боишься схемы, когда думаешь о чужой судьбе, тем более судьбе трагической. Однако спустя несколько месяцев, в Москве, Виктор Михайлович Киселев, один из исследователей творчества художницы, сказал:
— Вы правы. В Туве и вообще на Востоке — сильные корни этого дарования. Хотя можно сказать и по-другому: корни — в семье...
Вот и пишу сейчас о жизни одной семьи. Мать. Отец. Дочь. Подумаем о каждом из них. Но сначала — все-таки о дочери.
***
Помню, как читал ее письма, сейчас частично опубликованные. В оговорках, повторах, излюбленных стилистических конструкциях слышался человеческий голос. Он был еще детский, но уже становился взрослым.
Послушаем этот голос.
Вот письма Олегу Сафаралиеву — Алику, как звала его Надя. Они познакомились на III слете пионеров в «Артеке» в 1967 году, вместе работали в пресс-центре.
В письме можно легко, не краснея, поделиться мечтой, представлением о счастье. Можно даже вообразить свою будущую любовь. Между прочим, вскользь Надя заметит о рассказах Грина: «Позорный столб» и «Сто верст по реке» оканчиваются одним предложением: «Они жили долго и умерли в один день». Тебе нравится такой конец? Мне — да».
В ее письмах вообще много о чтении: вместе с книгой Надя осмысляла жизнь, книга подсказывала темы рисунков. Она пишет Алику, что читала японские пятистишия, теперь хочет сделать иллюстрации к ним. Расскажет: «По литературе проходили Достоевского, «Преступление и наказание». Теория Раскольникова очень интересна. (...) Как ты думаешь?» Это из письма от 2 февраля 1968-го. Через полгода она посоветует: «Прочти Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Или: «Если не читал М. Булгакова «Мастер и Маргарита», обязательно прочти!» Последние слова Надя выделила.
Прожито немного, но у человека уже свои тайны, свое — пусть совсем небольшое — прошлое. В письмах есть то, что известно только двоим: «В последний вечер у моря я, кажется, сглупила. Ты не сердишься? И не смеешься?»
В юности люди много грустят. В душе как бы сталкиваются два мира — детский и взрослый. В одном — гармония сказки, вера: все сбудется; в другом — несостоявшиеся судьбы, болезни, смерти, любовь далеко не всегда похожа на ту, о которой прочел у Грина. Юность обладает даром прозрения, даром неожиданно точного душевного анализа. «Ты, видимо, еще действительно в детстве,— обращается Надя к Алику.— А мое понятие уж какое есть — не отступлюсь... С тобой ничего подобного, видимо, не происходило. Потом узнаешь. Тоска пойдет зеленая. Но легче, если есть друзья».
Надя с ее тонко развитым внутренним слухом видела себя как бы со стороны. 29 февраля 1968 года: «Я теперь на все смотрю по-другому. Все, что было тогда,— это прощание с детством, и никогда ничего подобного не будет».
Она становится взрослой быстро. Письма не просто отражают этот процесс — сами по себе являют Наде материал для размышлений. 4 марта 1968-го: «Ты когда-нибудь перечитывал мои письма? Если да, то интересный вывод сделать можно. Как и на твоих письмах. Есть некоторые повторения, и нужные и ненужные. Какие-то смешные детали... В последнее время письма, естественно, поинтереснее. Есть веселые и грустные, тяжелых нет».
Она играла в куклы, но не хотела задерживаться в детстве. Любила школу, но мечтала быстрей с нею проститься. «Поздравляю с началом учебного года! — воскликнет Надя в письме.— Последнего (слава богу) года в школе. Думаю, ты того же мнения». Впереди было творчество. Надя знала: это жизнь тяжелая, но и счастливая — единственно для нее возможная.
Приходило признание. Многие взрослые люди не могут встретить его достойно — растерянно мечутся из крайности в крайность. Надя оказалась подготовленной к испытанию известностью. У нее хватит юмора и такта заметить Алику: «Насчет «великой» художницы... Ну что ты. Куда там. Ах, Алька, Алька! Смешной ты, славный мальчишка!»
Во время этой переписки Наде пятнадцать-шестнадцать лет. И она очень хочет выяснить свои отношения с миром. Надя предлагает товарищу ответить на знаменитую анкету дочерей Маркса. Ответит на нее и сама. Самым большим достоинством в людях признает «доброту, человечность, непосредственность». Своим отличительным качеством назовет легковерие. Внимательно прислушается к самой себе: «Представление о счастье? Дружба. О несчастье? Одиночество (т. е. нет друга). Антипатия? Математика, физика, химия и несколько мальчишек. Любимое занятие? Рыться в книгах, рисовать, болтать с друзьями. Любимый поэт? Маяковский, Евтушенко, Пушкин. Прозаик? Л. Толстой. Герой? Пьер Безухов, Маленький принц. Героиня? Наташа Ростова. Блюдо? Мороженое».
Детство кончается, но порог взрослой жизни еще не перейден. Она этот порог так и не переступит.
В ее комнате, где Наталья Дойдаловна оставила все, как было при Наде, я увидел игрушки и серьезные монографии по искусству, куклы и фломастеры.
***
...Несколько писем Нади. Небольшой отрезок ее духовной жизни. Что было до этого? Талант часто появляется как бы ниоткуда. Взрастает, не имея никакой почвы. Будто вдохновение — капризная птица — залетело в этот мир и опустилось где придется. Но тут все не так. В семье Рушевых-Ажикмаа знали, что такое вдохновение.
В Туве мне много рассказывали о Наталье Дойдаловне. О том, что она сделала. И о том, что могла сделать в национальном балете. «Одна из первых звездочек тувинского театра,— ласково говорил народный писатель Степан Агбанович Сарыг-оол.— Обидно: кому-то пришло в голову закрыть балетную труппу, Наташа уехала...» «До сих пор помню все ее танцы»,— рассказывал председатель правления Союза композиторов Тувы Чыргал-оол.
Я видел книги с иллюстрациями Николая Константиновича, вчитывался в длинный список оформленных им спектаклей в разных городах страны: Островский, Кальде-рон, Симонов, Лермонтов, Толстой, Лесков...
Нет, о родителях Нади можно говорить не только в связи с их знаменитой дочерью. Их образы не потускнеют при этом. Дети отражают нас и идут дальше.
...Среди работ Николая Константиновича часто мелькает одно лицо. Художник рисовал его, не уставая и не повторяясь. Женщина очень красива и всегда как бы опьянена жизнью. Даже если она спокойно смотрит на нас, кажется: вот-вот начнет танец...
Что придавало ей эту веселость, ощущение ежедневного праздника? Может быть, сопротивление жизни, которое, как считал Горький, создает человеческую личность. В два года Наташа потеряла мать, брата, других родственников: по Туве с черным посохом прошла оспа. В десять лет она отправилась за тридцать километров в школу-интернат. Учась в седьмом классе, поступила в театральное училище.
Как они нашли друг друга, родители Нади, люди, жившие, что называется, в разных мирах?
Николай Константинович Рушев был увлечен Востоком. Люди часто отказываются от собственной любви, будто боятся ее. Но Рушев всегда оставался верен своим привязанностям. Его жизнь, до того как в нее вошел Восток, кажется прелюдией. Николай Константинович родился через год после революции, окончил художественно-декоративный факультет Московского текстильного института, работал в разных театрах столицы, в том числе в Малом. Осенью 1945-го он приехал в Туву.
Осень в Кызыле спокойно-торжественна. Краски природы резки, но не спорят друг с другом. Вода в Улуг-Хеме тяжела. Листья падают медленно. В такие дни думаешь о неторопливой вечности. Хочется остаться в Туве навсегда. Жить долго. Любить счастливо. Уходить с детьми в горы. Покупать на базаре кислое молоко, ягоды, мед разных сортов, рыбу, маленькие сладкие арбузы.
Николай Константинович шел по утрам в театр мимо одноэтажных деревянных домиков. Он делал оформление к спектаклям, решал множество проблем. Среди них были и обычные: где достать материалы? как успеть, не имея помощников, выполнить до премьеры все работы? Но были и вопросы специфические, определенные «местом и временем действия», как пишут в ремарках пьес. Надо было понять, в чем своеобразие тувинского театра: пусть как профессиональный коллектив он возник впервые, но ведь существовал и раньше, уходя корнями в народные праздники, шаманские камлания. Надо было решить: как с помощью оформления облегчить восприятие спектакля скотоводам-аратам, впервые пришедшим в театр?
В одной из комнат театра шли репетиции балетной труппы. Там впервые обозревался, учитывался складывающийся веками театральный репертуар Тувы. Там впервые в республике ставили... нет, еще не балеты — балетные миниатюры на музыку Чайковского, Шопена, украинские, русские, кавказские танцы...
Там солировала девятнадцатилетняя Наташа Ажикмаа. Она пользовалась большим успехом и в Кызыле, и в дальних селах. Я видел фотографию Натальи Дойдаловны в газете тех лет — рядом со статьей о будущем тувинского театра. В ее глазах, как и на портретах Николая Константиновича, жил праздник. Годы можно сжать в несколько строчек письма. Анатолий Васильевич Шатин, организовавший первую в Туве балетную труппу, писал Наталье Дойдаловне: «Очень живо встает время нашей горячей работы, училище, пионерлагерь, гастрольная поездка по живописным районам Тувы. Ведь я до сих пор люблю ее».
Совсем разные люди жили в одном ритме. Ритм подсказывала эпоха. Николай Константинович тоже много работал. И в свободное время он тоже отправлялся в путь. Заходил в юрты кочевников, слушал народных певцов, срисовывал орнаменты с древних сундуков, ножей, национальных костюмов. Был молод; произносил свою должность — «главный художник», не делая ударение на первом слове. В одном из номеров той же кызыльской газеты была напечатана заметка о поездке волейбольной команды Тувы в Абакан, среди особо отличившихся игроков назван Николай Рушев.
Дни легко складывались в недели и месяцы. В августе 1946-го они поженились. Сначала жили у двоюродной сестры Наташи, которая была замужем за поэтом Саган-оолом. Потом комнату дал театр. Там не было печки; Наташа по утрам выбегала по шаткой лестнице во двор — готовить мужу завтрак. Было весело. Жизнь обещала только хорошее. К зиме печку сложили. По вечерам, свободным от спектаклей, они вслушивались в таинственную воркотню своего домашнего очага. Пытались представить будущее: сколько у них родится детей, какие роли выпадут Наташе, куда отправятся странствовать...
Поездки действительно сбылись. Был Таджикистан, Николай Константинович работал в театре имени Маяковского, Наташа танцевала в театре оперы и балета. Он опять открывал для себя Восток — в кишлаках, музеях, на шумных базарах. Были друзья, встречи, надежды, которые не осуществились. Все это давно смялось, отцвело в памяти — как отцвели фотографии.
Потом был Улан-Батор, Николай Константинович учил монгольских театральных художников, ездил в аймаки, зарисовывал многочисленные статуэтки будд; Наталья Дойдаловна преподавала в театральном училище. Надя родилась в январе пятьдесят второго. К этому времени подходил к концу срок командировки, и они вернулись в Москву. До этого Наташа ездила в столицу один раз — вскоре после свадьбы. Тогда Москва не понравилась: было холодно; она читала раньше про метро, но все равно никак не могла привыкнуть к тому, что люди передвигаются под землей, как муравьи. Запомнился парк имени Горького: там показывали трофейные немецкие самолеты. Теперь они поселились в Москве с родителями Николая Константиновича — шестеро в двух комнатах коммуналки у Даниловской площади.