Расшифровка единственного сохранившегося на пленке интервью

Иосиф Трахтангерис, студент ВГИКа, беседует с Надей Рушевой.

Ленинград 1969 (февраль).

— Раз, два, три, четыре, пять. Очень плохо слышно...

— Ничего!

— Ничего, да?

Надя: — Вот вторую половину разговора насчет Мастера и Маргариты насчет творчества надо вымарать.

— Вымарать?..

(не слышно)

Надя: — Люблю наш музей изобразительных искусств... Первым делом, когда я туда прихожу, я иду в античный отдел смотреть греческие вазы. А вот жалко, что 2 этаж сейчас на ремонте, уже лет пять, кажется. Там было много настоящих мраморных подлинников особенно «Танцующая вакханка» мне нравилась там. И, вот один портрет — голова богини. Одна только голова осталась от статуи. По голове можно судить какая она прекрасная и, что самое хорошее, у нее остался нос. Обычно у них у всех уже из-за времени, из-за варваров у них всех носы отбиты. Это так портит их, а у этой все целое. Она такая прекрасная...

А в живописи я люблю смотреть раннее итальянское Возрождение, ну там у нас немножко картин. Там у нас есть маленькие: Ботичелли «Благовещение». Очень люблю этого художника, один из любимых моих художников. Каждый раз, как приходишь, хотя и знаешь эту картину всю наизусть, всегда смотришь, смотришь... И еще там особенно мне нравятся голландские живописцы, их натюрморты... Есть особенно хорошие Я вообще, так не люблю натюрморты, пейзажи, они меня как то не трогают. Только очень редкие художники. А здесь я всегда любуюсь Это ведь не та локтионовщина, хотя там в общем-то тоже все с точностью, как вот фотоаппаратом они почти рисовали-то, ну это так все красиво, ну искусство! И еще у нас очень хорошее собрание импрессионистов. Просто все время радуешься, как хорошо, что к нам попала «Девочка на шаре» и вообще из раннего периода Пикассо. А остальные его вещи, там когда он в кубизм пошел и все остальные его «измы» — это уже хуже намного...

— ... (не слышно) Ну ведь у него этот кубизм переходит из одного в другое все время....

Надя: — Ну что, ведь это очень даже хорошо, что у него там переходит, что он все время ищет новые манеры, пробует технику. Я очень люблю этого художника. Хотя 90% его работ мне не нравится, но я его люблю, как человека, как художника, за то что он все время ищет... А ранние его работы мне просто до боли нравятся, особенно «Девочка на шаре».

Еще мне всегда любуюсь в зале итальянского — Большой зал, где стоит Давид Донатело. Все время. Там так здорово! Еще интересно смотреть на людей, когда они там ходят среди гигантов, среди этих героев прошлого, и кто как смотрит на Давида особенно. Там кто с глупым выражением ничего не понимает... Бедных школьников приволокли на экскурсию.. А кто смотрит так изучающе, еще принесут бумажки, карандаш — начинают его копировать. А кто просто так ходит, еще так ухмыльнутся...

— (не слышно)...

— Русские? Вот в Горьком, когда я ездила туда этим летом. Там неожиданно наткнулись среди старых бревенчатых домиков конца прошлого века, в общем юности Горького, такие домики... И вдруг стоят белые каменные палаты! Это, оказывается, дом боярина Пушникова или...какая-то такая фамилия. Оказалось, что Петр у него справлял свой день рождения какой-то. Был такой... Сами палаты уж очень красивые. Такой красивый квадратный дом, по размеру он с нашу Кутафью башню: сверху деревянная, очень красивая крыша, и там крылечки очень деревянные, а так он весь белокаменный. И так все это здорово, он так неожиданно стоит среди этих домиков... И, главное, совсем рядом, недавно, в 60-е годы поставили многоэтажную коробочку. И так это все рядом здорово выглядит! Никого там не было в этот раз из народу... Так здорово было! Как-то успокоительно действует... Вообще когда ходишь вот по старым уголкам Москвы, все время как-то душа блаженствует (улыбается). И знаешь, что люди когда жили в этих домах, ходили в эти церкви. Сейчас мы ими любуемся просто...

— (не слышно)...

— Конечно. Вот сейчас, например, вот новое направление угадывается в нашей современной живописи, среди молодых художников. Они прямо делают картину под икону, пейзажи там тоже всевозможные, монастыри, храмы, церкви. У кого хуже получается, у кого лучше. Конечно, если там в натюрморте изображают краюху хлеба — икону Рублева, то уж извольте дать Рублева как он есть, а не какую-то там серятину... Так тоже делают. Вот было такое на одной из московских выставок молодых художников, вот такие «натюрморты»... И там просто такое впечатление: ну вот он просто так нарисовал иконку, помазал сверху ваксой — ничего от Рублева не осталось. Уж если использовать, то надо чтобы с умом, с талантом

Вопрос: — После того как ты посмотришь на эти соборы, у тебя появляется ощущение этой древней жизни: то, как жили эти люди, то, ради чего создавалось это искусство, эти соборы — именно жизнь-то?..

Надя: — Жизнь-то?.. Конечно. Иногда даже вот приятно, так особенно в Кремле, где все так особенно сконцентрировано. Или там вокруг гостиницы «России»: вот так зажмуришься и не замечаешь этих стеклянных коробок, которые вокруг стоят, машин и — ты уже в прошлом веке, еще дальше... И ты сам — человек того общества, которое строило эти дома...

Сейчас очень приятно, когда идешь по Калининскому проспекту. Когда его построили только-только, было довольно приятно прошвырнуться по нему и так ощутить себя таким современным, красивым... Ну а сейчас там, конечно, намного хуже. И, когда пригляделись, в общем-то, ничего хорошего в нем нету. Такое ощущение, что за ним ничего дальше нет — конец Москвы, какая-то окраина... И когда по нему идешь и устанешь от созерцания этих огромных, давящих на вас стеклянных железных коробок, и — так приятно свернуть или вправо, или влево и пройтись по старому Арбату, среди всех этих домиков, особнячков...

— Недаром же герои Булгакова живут там на Арбате?..

— Да. Вот тоже ведь, в связи с Булгаковым. Ходишь по старому Арбату и смотришь: а вот здесь, наверное, Маргарита шла, здесь она с мастером встретилась... И вот когда мы ходили на Патриаршие пруды, то там можно сказать каждый шаг исследовали. Все: и где они сидели, и где та скамейка, и куда Берлиоз побежал, куда за ним Иван кинулся... Заходили в подворотни старые, смотрели, рисовали. Одна даже старушка увидала, что мы рисуем, и даже так агрессивно настроилась против нас: чего это мы там рисуем, не пошлем ли мы это куда-нибудь (улыбается). Ну, мы ее успокоили.

Вот всегда так, когда посмотришь, если особенно плохое или архитектурное сооружение, или картина какая, или музыка — и так это противно становится... И куда это мы катимся?.. И куда это все приведет? Упаднические настроения... А потом вспомнишь о старине, пройдешься по тем местам, посмотришь музей, книжки посмотришь, или музыку послушаешь — так сразу успокоишься. Ну и на основании всего этого создаешь новое. Надо, конечно, учитывать, что и в новом тоже много хорошего создали. Все-таки не зря...

А сейчас я расскажу сон. Один раз приснился, очень смешной, забавный. Это я как-то начиталась литературы туристской, по Италии, там: путешествие по Италии, о Венеции... И вот мне приснился на этом основании сон. Будто бы проходит наша ежемесячная классная уборка: девчонки там все пришли, ведра стоят с водой, мыла тряпки. В общем работа идет полным ходом. А работа происходит на лестнице гигантов, которая находится во Флоренции и почему-то там, наверху, вместо этих гигантов, там стоит микельанджеловский Давид, который находится во Флоренции. Ну это нас нисколько не поражает и мы продолжаем там это все убирать: чистим пыль, скребем эти огромные ступеньки. А сам Давид, как выяснилось, хотя он выглядит в общем беломраморным, но при ближайшем рассмотрении видно, что он состоит весь из казинака. Вот мы тоже с него пыль счищаем, а сами его тихонечко грызем (смеется), особенно его ноги — они у него такие, в общем, ближе к нам... Мы их едим тихонечко, ну так, чтобы начальство, конечно, не увидало. А я взобралась на стремянку к самой его голове и смотрю — у него такая пасть приоткрытая и клыки торчат еще из орехов (смеется). Хотя у скульптуры у самой там, конечно, все наоборот: такое суровое выражение лица. У меня вдруг такое чувство шальное взялось, я ему — раз! — и положила палец в рот. А он меня укусил! (смеется) Да, Давид укусил меня! Ну, на этом сон там уж кончился и я не помню. Но так это было все здорово, и как наяву прямо... Я когда проснулась, я долго не могла понять, что такое произошло...

— ...(не слышно) нарисовать Давида и он тебя...

— Это да (смеется).

— Захотелось?

— Захотелось, конечно, но как-то... Когда захотелось собственно надо было в школу идти, а там одно, другое, третье... Ну я девчонкам нашим рассказала, мы так посмеялись тоже.

— Как ты думаешь, есть у тебя взаимопонимание со школьниками?

— Со школьниками? Ну, с моими одноклассниками, да? Вот когда мы делаем газету и все, что касается газеты, или там чего-нибудь такое, ну там: удрать с урока и списать чего-нибудь — ну обыкновенная такая именно жизнь ученика. Такая, на переменках особенно. Вот тогда — да. Это у нас все очень здорово получается, у нас очень хорошие ребята. Как у нас один учитель сказал, что у вас не класс, а индивидуум сплошной (смеется). А так вот, когда мы в прошлом году устроили КЮДИ — клуб юных друзей искусства, они-то конечно тоже, наверное, неправильно повели всю эту работу и они как-то нас недопоняли... И была какая-то заметная холодность в наших отношениях... Ну а потом мы это как все забросили, потому что, из-за нехватки времени и увидели, что это в общем-то ни к чему... А так все очень здорово...

Ну, иногда бывают, конечно, некоторые непонимания. Ну, это у всех.

Нет, в школе у меня нет таких друзей, вот таких, как это понимаю.

Вот идет простой урок обыкновенной математики. Мы пишем, исписываем наши толстенные тетрадки по 98 листов, за 96 копеек. И вот, учитель говорит: «А теперь, детки, решим простейшее уравнение». Это уравнение было в МГУ в мехмате в 68 году, конкурс огромный — на одно место 20 человек. Да... Ну решим. Записываем: «Синус 8-ми икс, минус косинус 6-ти икс, равно корень из трех. А теперь, детки, давайте запишем, что я тут записал». Ну, конечно, он так не говорит... Ну это, в общем, следует всегда за такими уравнениями. «Перепишем это уравнение иначе, собирая левое и правое части уравнения в функцию с одинаковыми углами, применим к левой и правой частям уравнения метод вспомогательного угла...» Никто, конечно, не помнит, что это такое (смеется), «решение которого выписывается без труда. Тем самым определяется решение исходного уравнения...» В общем, к концу урока мы исписываем 3-4 странички, выходим. Следующая там, например, литература или история. Надо скорей учить, повторять, потому что дома, конечно, ничего не учили. Приходим на историю. Там нас спрашивают: причины февральской революции, особенности, почему они не победили. «Давайте. Что вы делали дома? Табличку заполнили? Нет? Не заполнили. Два. После уроков принесешь». Ну после урока ты, конечно, не приносишь или списываешь на переменке у кого-нибудь. Или вообще как-нибудь уж до следующего раза... Иногда Бог пронесет — не заметят, что у тебя не таблички и все... Ну остальные так, кто «два» получит, или еще как... Кто скажет: мама заболела, бабушка умерла, в магазин ходил, света не было. У нас, кстати, сказать света часто не бывает в нашем районе, тогда при свечках пишем А так вообще, ничего (смеется)

— Надя ты говорила, чтобы (не слышно)...

— А! Иногда, как говорится, разнежась, мечтали о веке золотом, и каждый делится своими мыслями. Ну это, конечно, в узком кругу девчонок: да кто бы — что сделал с учителем нашим любимым. Если были там, конечно, не законы... В общем, если бы над нами ничего не висело... Одни говорят, съели бы живьем, другие говорят, поджарим, третьи там завернули бы его во все тетрадки и тоже, значит, сожгли перед школой. Ну а когда возник такой вопрос о том, что ты оставишь после себя в школе, поскольку ты десятиклассник — ходишь последний год — память надо оставить достойную, пример молодым, мы и говорим: школу взорвать, на месте школы — пруд с золотыми рыбками, и русалки плавают... И все нам будут благодарны, наши потомки (смеется). Вот так...

— ... вот ты в прошлый раз с математикой хорошо ладила...

— По математике?...

— Когда выходишь к доске, а чувствуешь...

— А, да (смешок). Ну вот на предыдущем уроке. Записываем мы задачку, условия в тетрадку. Он нам диктует и говорит в конце, чтобы решить эту задачку надо хорошо знать тригонометрию. Я поворачиваюсь к Ленке (а мы тригонометрию эту, наверное, кончили проходить ну недели три назад). Вот так... И говорю: «А что это такое?» А он меня и вызывает. Ну он, конечно, отлично знал, что я тригонометрию не знаю. Не в зуб ногой. Как он говорит, его любимое выражение: «Ни в душку — по математике». Ну выхожу. Решаю с его помощью. Потом, когда дошло до тригонометрии, конечно, стою, как баран на новые ворота (смеется). Антошкина спрашивают, значит нашего юного гения: «Вспомни, пожалуйста, формулу». Он, конечно, вспоминает. Я стою, не вспоминаю. Потом меня спросили: «Что называется конусом?». Я говорю: «Это геометрическое тело». Он говорит: «Что? Ну да-да, давай...» Ну после этих слов «давай», еще сделает такую физиономию — уже совсем ничего не хочется говорить. Ну начинаешь там чего-нибудь трепать. Конечно надо было просто с самого начала отказаться и сказать «Не знаю», там «Не буду», как у нас очень многие делают... Ну потом спросили Длинного. Длинный встал, чего-то тоже там такое натрепал неправильно... Но потом с помощью учителя пришли к верному определению, что такое конус. Ну потом он громогласно объявил на весь класс «Два!», и пошла на место... Еще сказал «Что такое?! На дом задают такие легкие задачки, а ты и те не решаешь?!..» (смеется)

— Тебе же это все равно. Ты же забудешь рано или поздно.

— Конечно. Как только сдам этот экзамен... Даже вот когда я увижу какой мне билет достался, я только постараюсь наскребсти в своем бедном умишке только то, что я помню по этому билету, там по геометрии или по алгебре, а все остальное я в момент забуду... А когда мы уже со всеми ребятами договорились: когда закончатся все экзамены, аттестаты дадут, — мы соберем все свои ненужные тетрадки, конспекты учебники. Соберем около школы на клумбе и сделаем большой костер, и будем прыгать через этот костер (улыбается). Все об этом мечтают. Ну кто будет жечь гуманитарные науки, а кто точные... У нас был там один такой случай на КЮДИ, мы разговаривали, что кто куда дальше пойдет, в какой институт и что кому понадобится, какая наука — точные, гуманитарные. А я сказала, что (вдруг так осмелела и сказала) «Да ну вас, точные ни к чему, меня там все равно ведь не спросят, что у меня там... Только литература да история в школе будет... И все». А он как раз здесь был, наш учитель по математике... Ну вот он с тех пор все время выбирает случай, чтобы припомнить эти слова. И тогда тоже, когда мне двойку ставил, сказал: «Что ж, значит теперь совсем математикой не занимаешься? Совсем бросила?» Ну, потом в дневнике иногда пишет: «Товарищи родители, что же это такое?!» (смешок) Вот так. Потом, каким-то чудом, как-то раз по алгебре «5» получила за контрольную. Ну она ведь легкая была, так там Ленка еще подсказывала, да... Ну решила, «пять» получила. Правда с минусом — ну все равно хорошая отметка. Тогда хоть, он меня уже в этой четверти спрашивал раза два у доски, еще контрольная была, он меня так вызвал и стал гонять (смеется)... Ну я так немножко подзасыпалась. Так посадил, ничего не поставил Такие у нас занятные уроки.

...

— Как ты сама понимаешь свое творчество?

— Рисовать — просто потребность такая... Сейчас вообще... Раньше можно было каждый день рисовать, это уже как-то в привычку вошло, и поэтому в общем-то и произошел такой сдвиг: от этих глупеньких маленьких человечков, коротконогих, большеголовых — к таким удлиненным фигурам, вот таким композициям А сейчас, конечно, школа заедает — все 90% времени. Когда вот приходишь, решаешь что-нибудь, задачку или еще что-нибудь, пишешь и видишь, что у тебя на столе бумажка лежит и так охота забросить подальше все эти учебники и рисовать, рисовать сколько хочешь и что хочешь!.. Хорошо, когда рисуешь, что хочешь. Вот когда уже начинаешь что-нибудь по заданию, то всегда становится что-нибудь не так. Ну и вообще, каждая вещь, которая становится по заданию, она уже из души вон. Как у нас было по литературе, вот у нас Грибоедовым «Горе от ума». Прочитала я ее летом. Нам составили такой списочек, что нам надо прочитать на следующий год. Ну прочитала я эту комедию, я бы ее и так прочла... Ну у меня, конечно, там свое особое впечатление сложилось о ней, и совсем не так думаю о Чацком, о Софье... Ну там Молчалин, Скалозуб, фамусовщина — там обозвали, ну это уж явно они все там гады и прочее... А когда мы в школе начали это проходить и нам стали вбивать, что Чацкий — это выразитель дум и веяний декабристов, и Чацкий начинает новый век и в этом все его значение, и весь его ум, и Софья там такая-сякая, и Молчалин-радалист, ну как-то... Еще и сочинение надо было писать на эту тему, и писать вот именно то, что нам долбили. В общем, было неприятно...

— А вот «Мастер и Маргарита». Ведь она чем-то тебя (не слышно)...

— Да. Ну а вот «Мастер и Маргарита» — единственная такая книжка. Во-первых, я ее делала для себя, а не для кого-нибудь, и даже с некоторым сопротивлением, потому что там кое-кто не хотел, чтобы я ее сделала... Ну да, не хотели, потому, что там другие темы, они-то там... Мама ее позже прочла. А папа, поскольку она там на очереди была, там давали на один день, он ее прочел за одну ночь и все это, конечно, у него перемешалось... И он ее так и до конца не понял. А ее надо так, в общем — понять...

— О чем?

— О чем? Как то у нас, кстати, был урок английского языка и надо было рассказать о своем любимом писателе. И я рассказала о Булгакове, и там, конечно надо было рассказать содержание любимой книги. Ну что там можно было сказать, ну о хороших и плохих людях, вот так вот, и Мастере и Маргарите... Ну я так и сказала: о Мастере и Маргарите. Потому что я не знаю... Вот кто читал, для них вот скажешь «Мастер и Маргарита» и для них все ясно. И об этой всей чертовщине... И вообще не люблю когда Азазело, Коровьева, в общем всю эту шайку-лейку называют чертовщиной, дьявольщиной и в общем как-то опошляют... Хотя в общем-то они принадлежат к виду чертей, но не знаю... Они очень милые какие-то, особенно Азазело, даже лучше людей намного...

— А сам мастер и проблема творчества в романе?

— А мастер... Меня очень занимал этот образ, я его приблизила в рисунках к Иешуа, к Христу. Они у меня такие... Ну некоторым не понравилось, что они у меня вышли такие похожие. Ну впрочем ведь все это обоснованно, ведь мастер стал как бы преемником в Москве Христа после его смерти, отбытия... Мне тут встретился один человек, который тоже как-то странно смотрел на жизнь, немножко идеалистически, даже скажу не немножко... А вот он кончил философский факультет в МГУ, он сейчас работает учителем и он какой-то такой... За глаза мы его называем Философ. Для других он кажется каким-то тронутым: он очень любит прошлое, особенно Возрождение эпоху, и романтизм, и прямо живет в этой эпохе, мыслит теми же мыслями, разговаривает с ними и во сне и наяву — с этими героями. И в будущее он тоже смотрит и говорит, что он человек будущего, как он сам о себе сказал. А я ему говорю, что он (кстати, тогда еще не читал этой книги, когда мы встретились, а после я ему посоветовала и он ее прочел — в общем, подтвердил мои мысли), говорю, что с вами могут поступить также, как с матером. Ведь мастер ведь тоже жил не в сегодняшней жизни и его так сильно стукнули. И поэтому он с ума сошел, поэтому, как некоторые говорят, или как наш учитель говорит, что в конце романа они умирают... Ну они не знают, конечно этого... Противоестественно...

Конец пленки..